• ВНЕШНОСТЬ •
   Она шагает уверенно на длинных прямых лапах, и спину держит в неизменно-ровной осанке; горки-лопатки плавно перекатываются под кожей, выпирая чуть больше, чем нужно, когда Межзвёздная вновь вытянет шею и опустит голову. Гибкая, стройная, грациозная, словно податливая глина в руках искусного мастера, она впитывает и принимает в себя всё, что делает её сильнее: так сталь закалялась. Подтянутый живот и сильные лапы выдают в ней настоящую кошку Речного племени, рассекающую прозрачные озёрные воды стремительно и быстро. Плаванье — её стихия, её призвание, её природная склонность.
   Упругие мышцы, окаменевшие в постоянных тренировках, мягко перекатываются под короткой шелковистой шерстью, позволяя Межзвёздной носить звание не только талантливой охотницы, способной настигнуть добычу в один марш-прыжок, но и умелой воительницы, чьё тело закалилось в боях. Межзвёздная универсальна, Межзвёздная незаменима. И пусть в росте или силе уступает некоторым своим сородичам, в точности да ловкости ей равных нет.
   У Межзвёздной шерсть, что леопардовая шкура, которую когда-то давно носили её предки. Отливающая бронзой, покрытая разноразмерными бурыми пятнами-печатями и полосами по всему телу, создающими неповторимый узор, который и выделяет свою обладательницу среди прочих лесных воителей, с плотным подшёрстком и мягкая на ощупь. Длинный тонкий хвост и узкие плечи помогают удерживать равновесие на замшелых камнях и ловко маневрировать в высокой траве во время охоты — спасибо матери-природе за столь щедрые дары. Однако столь огненный окрас не слишком помогает при маскировке в зимнее время года, заметно выделяя Межзвёздную на белоснежном снегу.
   Клиновидная аккуратная мордочка с «тигриной» пастью (утолщённые подусники создают форму, приближённую к квадрату) и широко поставленными ушами, готовыми уловить малейшие шорох, внимающими заветному пению ветра в камышовых зарослях. И на этой мордочке — два больших миндалевидных малахита-глаза, отливающие зеленью весенней травы и бирюзой водной глади. Глубокие, выразительные, окаймлённые чёрными густыми ресницами, они имеют по-настоящему необыкновенный цвет, прочно западающий в душу.
   Невысокий голос меццо-сопрано, привычно ровный, но твёрдо звучащий, и множество мелких шрамов, рассыпанных по всему телу воительницы, самый заметный из которых располагается на левом плече, как знаки её отличия и боевого опыта.

• ХАРАКТЕР •
   Такими, как она, не становятся; такими рождаются. С северными ветрами-птицами под лапами и бездонными солёными океанами в глазах. У неё под кожей шепчут галечные берега, а под венами звенят реки-озёра. Она бежит по выжженным солнцем следам, покрытая ржавой позолотой и тёмными пятнами-печатями, и в зрачках её отражается целая вселенная. Межзвёздная свободна, и, куда бы не пошла, где бы не оказалась, гонимая шелестом травы и пением горных потоков — навсегда таковой и останется.
   Этому не научишься: ходить по самому лезвию, не боясь упасть, и танцевать у самого края, ловя лапами светлячков. Межзвёздная смотрит куда-то за горизонт, словно видя нечто сокрытое от посторонних, доступное только ей единственной, нечто сокровенное и потаённое, чем ни за что с другими не поделится. Великая тайна мироздания, которую она ретиво хранит под клеткой-рёбрами, что даровали ей сами звёзды и луна. Межзвёздная умудрённая, научившаяся многому, истоптавшая все заросшие тропы, и отныне знающая. Она всегда была слишком умна и сообразительна. Ей пришлось многое уметь, многое запоминать и учить, ведь это единственное, что имеет значение: быть лучшей. Быть первой во всём, шагать впереди всех с прямой спиной и холодными лапами, взглядом-стрелой пронзая пространство прямо перед собою.
   Странная и будто бы диковинная, не от мира сего. Ночами считает звёзды, а днём говорит с солнцем, слушая очередную его легенду о дальних берегах и неизведанных мирах. К Межзвёздной идут за советом, к Межзвёздной идут когда не к кому больше пойти, к Межзвёздной идут тогда, когда хотят быть не просто услышанными, но и понятыми. Для неё не существует чёрного и белого — всё на свете покрыто пятнами, такими же, как и она сама. Её взгляд тяжёлый нависает над миром дождевыми тучами, которые, кажется, ещё чуть-чуть, и прольют на сухую землю свои капли-слёзы, но так никогда этого и не делают. Она молчит, но кажется, будто её вот-вот разорвёт от потока мыслей: сепсис души.
   Звёзды освещают ей путь, и она пройдёт по нему не дрогнув, эту самую веру не расплескав. Наполнит ею полную чашу и выпьет до дна, со дна потом собрав застывшие кристаллики-капли, и поделится ими с другими. Её душа поёт в терновнике, летает наперегонки со степным орлом, провожает заходящее солнце за горизонт, но сердце навеки вечные принадлежит племени. Оно — превыше всего. Эту догму она выучила наизусть, вдохнула и запустила цепкими корнями под кожу, откуда её теперь не вырвать. Племя — святыня. И каждый в нём занимает особое место в сердце Межзвёздной, в объединении становясь семьёй. Ради родных она не просто костями ляжет; ради родных она будет жить.
   У неё под кожей спрятан металлических стержень-хребет: несгибаемый, твёрдый, холодный. Он выкован из чёрного золота и залит свинцом. Межзвёздная выстраивала его бережно, кропотливо, ювелирно, бросила на это все свои силы, потратила все свои уже прожитые дни жизненности, и никому теперь не позволит его пошатнуть, да никому и не удастся. И даже перед ликом опасности, даже когда земля из-под ног уходит — ни одна шерстинка на её теле не дрогнет, как и она сама.
   У неё на лапах фантомные ожоги, да мозоли, но она их уже не чувствует. Межзвёздная разучилась останавливаться и сдаваться уже очень давно, и не помнит, что значит «невозможно»: значение этого слово упорхнуло из её памяти также легко, как бабочки перелетают с цветка на цветок. Для неё невозможного просто не существует, есть лишь «сложно выполнимое», и никак иначе. И пускай мышцы гудят под целованной далёкими предками шерстью-бронёй, а в голове мысли-пчёлы роятся, Межзвёздная не отступит, иначе это бы непременно означало поражение.
   Скрытная, осторожная, недоверчивая — таковой стала благодаря собственному опыту. Наученная. Не желающая привязываться и отдавать себя чувствам, потому что всего этого боится, потому что принимает за слабость. От неё веет холодном-одиночеством, ставшим для Межзвёздной страхом. Чувства — опасность. Эмоции — обман. И потому она их надёжно прячет от самой себе. Закрывает где-то на дне самого глубокого колодца, присыпав горсткой серебряного пепла, и доверяет лишь разуму, слушает лишь его. Ведь сердце обманет, предаст, а разум — никогда. Межзвёздная для себе давно решила всякие эмоции запереть на десять тысяч замком, и оттого кажется равнодушной, но таковой на деле не является, ибо в действительно переживает и заботится о куда большем, чем ей бы самой того хотелось. Впрочем, никто кроме неё самой об этом не знает.
   Но она преданная. До последней капли крови, до самой крохотной косточки, до кончиков усов: своим идеалам, своему племени, своей семье. То, что в её сердце занимает отдельное, особое место, навсегда там и остаётся, становясь для неё чуть ли не святыней. И Межзвёздная все девять жизней положит на то, чтобы всякое, что ей дорого, существовало в гармонии и цвело.
   Межзвёздная сложная, диковинная, запутанная и просто странная. Она борется сама с собой и своими демонами, но никогда не побеждает и не проигрывает: время утекает между её когтей, а бой продолжает идти. У неё за спиной вроде бы шуршат опалённые крылья, но никто — даже она —их не видит, не чувствует. У Межзвёздной по дорогам-венам течёт голубая вода, а сама она вычерчивает аксели на облаках, да подняться выше не торопится: думает_понимает, что ей там не место. Не с этими дикими зверями-монстрами под рёбрами, не с этими чудовищами в собственной голове, приручить которых в одиночку ей всё никак не удаётся, но ведь позвать кого-то на помощь слишком рискованно. Слишком опасно. Слишком не в её стиле. Ей бы делать всё самой, своими силами, своими стараниями. Ведь по-другому никак; ведь иначе она не умеет. Межзвёздной предлагают помощь, а ей криво-смешно. Ей не нужно: гордость мечется в груди раненной птицей, смешиваясь с грузом ответственности, что лежит на её плечах.
   Межзвёздная без слов знает о всяком тайном, сокрытом. Сдерживая в себе эмоциональность, других видит насквозь, читает меж строк, глазами-изумрудами забираясь в самые недры лабиринта чужого разума и чужой души. Она глядит с прищуром и точно знает куда нужно бить, чтобы было больнее, и бьёт. Сильная, решительная, бесстрашная, иной раз не испытывающая чувства сожаления, но умеющая отвечать за свои поступки и слова. Межзвёздная не сомневается и не колеблется при принятии трудных решений, ибо в её мире нет места сомнениям: по крайней мере так она говорит самой себе, и свято в сие верит. Межзвёздная — валькирия, и есть в этом нечто дикое, нечто пугающее и первозданное. Но ей не чуждо и сострадание, ровно как и справедливость. Держать баланс в мире трудно, но она всеми силами это делать пытается.
   У Межзвёздной на кончике языка стрелы-иглы, что ранят и жалят, словно пчелиный рой. Прямолинейна зачастую настолько, что правда едва не отзывается на теле болью физической, а временами слишком лукавая, чего-то недоговаривающая. Искусно орудует словами, знает когда и что нужно сказать, а где лучше промолчать, и способна на ложь во благо, особенно, если цель оправдывает средства.
   Ей солнце освещает дорогу, а луна тихо поёт колыбельную на ухо, и Межзвёздная безмолвно внимает, следуя по опавшим листьям в звенящую вечность.

• БИОГРАФИЯ •
   Её принесло с собой жаркое солнце и поприветствовал колыбельной восточный ветер, гуляющий в холмах. Одна из трёх долгожданных дочерей воителей Речного племени; долгожданных, и оттого всем сердцем любимых. Но маленькая Цикадка с первого вздоха была не такой; не похожей на своих младших сестёр, и различие это было видно всем.
   Цикадку не интересовали игры: для них она считала себя слишком взрослой. Ей нравились рассказы и легенды старейшин о древних кланах, некогда живущих в этом лесе, от которых Цикадка — по их же словам — получила в подарок свою пятнистую шкурку, нравилось наблюдать за тренировками оруженосцев, а потом пробовать сделать какой-то приём вместе с отцом. О, как он смотрел на свою маленькую воительницу в такие моменты: с истинным наслаждением и нескрываемой гордостью. Её сёстры же были другими. Средняя более эмоциональной и оттого порывистой, младшая же более мягкой, более хрупкой, более невинной: мамина девочка, не понимающая столь странные увлечения сестры, хотя на деле просто завидовавшая их с отцом близости. Да только завидовать там было нечему. Старый вояка, безусловно, любил своих дочерей, но скорее мечтал о сыне, которого ему заменила Цикадка. Медленно, но верно он взращивал в ней все те качества, что имел сам, и помогал выстраивать металлический стержень. «Ты должна быть сильной» — говорил он — «сильнее прочих», и Цикадка из кожи вон лезла, чтобы стать таковой.
   После посвящения в ученики стирала подушечки лап в кровь, зарабатывала новые мозоли и не жалела себя и сил собственных, лишь бы отец ею гордился. И он гордился, но вечно требовал большего. Тогда Цикадка, ставшая к тому времени Цикадницей, стискивала зубы, закрывала глаза и глубоко вдыхала свежий воздух, а после шла к своей ржавой сестре и утыкалась носом в её мягкую шерсть, расспрашивая обо всём на свете. И так длилось до тех пор, пока любимая младшая сестрица не начала покрываться колючками-шипами, пока не начала отдаляться. Огрызалась, шипела змеёй и смотрела не так, как раньше, без бывалой некогда теплоты. Но Цикадница не смела её останавливать; кого угодно, но только не её, потому что любила. Искренне, по-настоящему, и не смотря ни на что. Она отпускала сестру также, как птицы отпускают своих детей из гнёзд, и научилась одному простому правилу: больнее всего делают те, кого любишь сильнее. Тогда же Цикадница решила для себя, что уж лучше будет сама по себе, отдалена от других, чем слишком привязана, зависима.
   И отныне имя ей стало — Цикада, и носить она стала гордое звание воительницы. Работала, не покладая лап, трудилась, старалась, совершенствовалась, и добилась того, к чему так долго и упорно шла. Вот только отец толком нарадоваться не успел. В тот день они с Цикадой были на охоте, но на деле сами стали добычей для ястреба. Хищная птица не раздумывая бросилась на Цикаду, но отец успел загородить её собственным телом, подставившись под острые когти-лезвия крылатого. Дикий вопль боли вдруг разнёсся по пустоши, застревая в ушах юницы, и кошка не думая бросилась на птицу. Бой оказался не долгим, но трудным, и смертельным как для ястреба, так и для лесного воителя. Цикаде удалось нанести последний решающий удар, тем самым умертвив хищника, но спасти отца ей не удалось: этот тяжкий груз до сих пор висит на сердце воительницы, камнем тяжёлым затягивая на дно самобичевания и сожаления.
   Ей даже не удалось попрощаться с отцом: несколько недель она провела в палатке целителя, оправляясь от полученных ран. И пусть соплеменники восхищались её победой, сама Цикада чувствовала лишь горечь и ненависть к самой себе. За то, что была не достаточно сильной, что не спасла, что на деле оказалась не такой, какой сама о себе думала, и какой считал её сам отец. С тех пор на её теле остались шрамы от когтей ястреба; с тех пор на её душе остались зарубки, которые степенно стали её неотъемлемой частью, стали её силою.
   Лёгкое волнение отзывается покалыванием в лапах: ей дают ученика. Бойкого, своенравного котёнка, но определённо подающего большие надежды. Он смотрит на Цикаду как-то странно, неопределённо, но с легко читаемым интересом; она же смотрит на него также, как когда смотрел на неё отец. Но ошибок его не совершит, нет. Сделает всё, чтобы стать малышку хорошей наставницей, пусть непрост и колюч будет этот путь. Юный оруженосец цокает, закатывает глаза и считает, что уже знает достаточно; понимает, что это не так, когда Цикада одной лапой прижимает его к земле во время их тренировки. Котёнок тогда отплёвывается и дыбит шерсть на загривке (задето самолюбие), а Цикада лишь ухмыляется: «да у тебя ведь молоко ещё на губах не обсохло». И он начинает по-настоящему вкалывать, слушать её слова, ловить её движения, запоминать всю новую информацию, и постепенно растёт. Не только физически, но и духовно, и Цикада растёт вместе с ним, чувствуя, как забота по отношению к оруженосцу укореняется в её сердце.
   Спустя ещё несколько лун от болезни умерла их с сёстрами мать, оставив дочерей одних, пусть они уже давно научились полагаться на себя. Цикада хотела бы всё изменить, хотела бы поддержать, помочь, поделиться теми лучами солнца, что своими же лапами ловит и прячет где-то под грудью, но сестрица не позволяла. Не подпускала к себе близко, держала расстояние и смотрела укоризненно, заставляя Цикаду хмуриться и хлестать себя хвостом по бокам от беспомощности. Время не лечит — чушь всё это. За полным отрицанием и внешней стеной хладнокровия по-прежнему скрываются самые тёплые чувства, и Цикада не может их в себе убить. Не хочет. Она бы себе такого не простила, ведь семья — святое, семья — главное; так её учили. Наверное, поэтому ей тогда было так больно?
   Цикада хмурится, когда слышит о болезни глашатая, но молчит. Добровольцем вызывается на поиски целебных трав (в своё время палатка целителя стала для неё чуть ли не домом, а запах трав, кажется, до сих пор въелся в шкуру), и всё свободное время кидает на благо племени. Когда же старый глашатай отправляется к звёздам, Цикада скорбно выдыхает, когтями впиваясь в холодную землю. После гибели друга предводитель кажется более худым и измученным, кажется уставшим и потерянным, и, позвав Цикаду в свою палатку, предложив ей место подле себя в качестве глашатая, Цикада вовсе думает, что он сошёл с ума. Для неё это не стало откровением, но было нечто такое, что заставляло колебаться. Она говорит «позволь мне немного подумать». Говорит, что ей нужно время, но прекрасно видит, что времени совсем не осталось, и перед самым заходом солнца всё племя приветствует её на новом посту. Всё, кроме сестры.
   Когда не стало одной из сестёр, Цикада, кажется, потеряла какую-то часть вместе с ней: она до сих пор погребена под толстым слоем речного ила, под тяжестью воды, что забрала жизнь одной из воительниц Речного племени. Одно неловкое движение, один неверный шаг стал для молодой кошки роковым. Цикада предостеречь её пыталась, оставить, просила быть осторожнее, но та не слушала — лёд паутинкой треснул под её лапами, а тяжёлые волны в миг сомкнулись над головой. Цикада помнит, как действовала по наитию, как барабанила лапами по воде, как лёгкие сдавливало от нехватки воздуха, как мышцы твердели из-за дикого холода, и как вынырнула на поверхность она одна, так и не вытащив за собой сестру. Ещё одна (очередная) ошибка, ещё один заруб на сердце и пожирающее чувство вины. Младшая сестра на Цикаду теперь почти не смотрит, а если и смотрит, то в глазах читается одно только презрение и немое «это должна была быть ты» — от этого взгляда всё внутри сжимается в тугой узел, но Цикада продолжает смотреть вперёд с гордо поднятой головой; разве что взгляд её стал куда более тяжёлый, словно бы вобравший в себя все печали этого мира.
   Когда предводитель доживает свою последнюю жизнь, Цикада утыкается ему носом в щёку и шепчет тихое спасибо. Он говорит, что гордится ею, и что под её началом Речное племя придёт к новому этапу жизни, лучшему этапу, и Цикада мысленно просит у всех звёздных предков поддержки и благосклонности, когда как внутри степенно распускает бутон страха. А затем звучит её новое имя, и Межзвёздная больше не боится. Межзвёздная ответственность за чужие жизни принимает покорно и стойко, смотря на мир теперь иначе, более выдержанно и холодно. Межзвёздная закаляет себя и свой стержень до такой степени, что даже если мир рухнет — она останется непоколебимой в своих уверенности и бесстрашии. Межзвёздная, в действительности, потеряла уже слишком многое, чтобы позволять чему-то извне выбивать её из колеи, и свой долг она понесёт твёрдо.

• ДОПОЛНИТЕЛЬНО •
• связь:

Скрытый текст:

Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.